Е. А. Колпакова, Е. А. Чернов
Республика Беларусь, г. Минск
Одним из перспективных направлений возможного саморазвития историографии как самостоятельной области научного познания видится движение по линии «феномен историографии – феномен историка», изменение основного вопроса от «что?» и «как?» к вопросу «кто есть историк?».
Если подойти к истории исторической науки ХХ ст. не как к процессу, детерминированному внутренней логикой развития научного исторического познания, а к его составляющим (отдельным дисциплинам) как к части этой системы, то можно констатировать, что антропологический поворот исторической науки в ХХ в., сказавшийся на подходах к изучению самого исторического процесса, не охватил всех ее частей.
История исторической науки все же есть история, субъектами которой выступают историописатели-историки. Однако, несмотря на огромный интерес к историографическим проблемам, характерным для упомянутого выше научно-исторического пространства, к самому феномену антропологического поворота в исторической науке, историография как особая дисциплина, с нашей точки зрения, такого поворота не пережила. На первый взгляд это кажется неверным, т. к. персонологические сюжеты представляются доминирующими в историографических исследованиях на протяжении всей их истории. Но при внимательном рассмотрении обнаруживается, что как бы ярка и значительна ни была такого рода историографическая продукция, с методологической точки зрения она не вполне отвечает критериям антропологического поворота, так как в целом в ней субъект историографического процесса – историк – выступает не целью, а средством.
Антропологический поворот в историографии, на наш взгляд, означает изменение исследовательского ракурса в сторону раскрытия сущности феномена ученого-историка (в том числе и постановки вопроса: можно ли говорить о феномене?). Логическим обоснованием возможности и даже необходимости такого поворота являются типологические черты, которые вызвали само это явление в научно-историческом познании ХХ в., а именно, недостаточность для достижения синтеза средств и результатов, получаемых в парадигме вопросов «что?» – «как?» – «почему?». Вопрос «кто?» относительно историка – это не поиск ответа номинативного характера. За этим «кто?» стоит система вопросов, могущих быть представленными в самой этой разверстке: «что?» – «как?» – «почему?». Следовательно, речь идет о вопросе «кто такой историк?». В идеале, если бы удалось вывести «формулу историка», то тем самым были бы открыты пути достижения синтеза относительно историографического процесса.
Другим обоснованием выступает осознание того, что природа историографии, как и всего исторического, рефлексивная, самопознающая. И с этой точки зрения оправданием историографии как особой области исторического познания, как было показано в целом ряде исследований, в частности профессора И. И. Колесник, является то, что это рефлексивная составляющая исторической науки. Но если перевести это на язык антропологический, то человек-историк через историографию познает себя как такового.
Однако, судя по замыслам организаторов конференции и общему настроению в цеху современных историков (особенно постсоветских), есть стремление преодолеть теоретизирование по поводу исторической науки, при этом не утратив того позитивного, что формируется на уровне теоретическом, есть стремление соединить (как архаически это не выглядит) теорию с практикой. Вполне разделяя эту устремленность, мы, во-первых, считаем необходимым отметить, что выше предложенное есть не столько результат теоретизирования, сколько результат наблюдения над тенденциями развития историографии как истории исторической науки и смежных с нею областей (философии и методологии истории). Во-вторых, эти рассуждения были необходимы нам как теоретическое обоснование задуманного исследовательского проекта, названного нами «Историки и история». Бросающаяся в глаза инверсия, примененная в названии, призвана подчеркнуть концептуальный смысл, основной замысел проекта. В качестве исходной позиции берется представление о том, что независимо от того, рождаются или становятся историками, в ходе рождения-становления личность обретает (и обретает ли?) устойчивую составляющую ее идентичности, именной признак которой и будет определяться словом «историк».
Само собой разумеется, что историк не только постигает историю, но живет в ней, становясь соучастником, современником, а следовательно, субъектом-творцом новых «пластов» истории. При этом уместно напомнить, что историк выступает творцом истории и в буквальном, и в переносном смысле этого слова, так как в образе научно-исторического познания, сформировавшемся в ХХ в., субъективная творческая роль историка по отношению к объекту своего познания закрепилась в качестве неотъемлемой черты. Исходя из этой предпосылки, мы полагаем, что «проживание» историком современной ему истории может выступать самостоятельным объектом исследовательского изучения, но не под традиционным углом зрения как контекста в изучении научной деятельности, а как индикатора, через который раскрывается специфика профессионально-исторического выявления степени, уровня воздействия профессиональной деятельности на личность историка.
Есть основания предполагать, что историк в непосредственном столкновении с ходом истории переживает ее по-иному, нежели другие люди. Так это или не так? И если так, то как? Именно эти нехитрые вопросы поставлены во главу угла исследовательского интереса. В связи с их постановкой возникают типичные проблемы: «через что» наиболее перспективно искать ответы на поставленные вопросы?
Ответ на вопрос «через что?» означает как опору на собственно биографический материал, так и на основной круг возможных источников. Применительно к первому мы полагаем, что наиболее перспективным является вычленение в биографическом потоке тех этапов в жизни историка, когда он выступал современником событий.
Относительно же второго, источниковедческого, аспекта возможность результативности подобного исследования зависит от наличия комплексов источников, которые чаще всего рассматривались в историографической практике как интересные, но дополнительные: эпистолярии, дневники, воспоминания, другие записи мемуарного характера.
Реализация задуманного проекта требует коллективных усилий с вовлечением в процесс изучения широкого круга историков, представляющих украинскую историческую науку конца ХIХ – начала ХХ в., которая формировалась в интеллектуальной и социокультурной ситуации Российской империи этого времени. И, следовательно, в качестве «роковых минут» истории избраны Первая мировая война, революция, Гражданская война и утверждение советской общественно-политической системы.
При поиске и отборе персонажей историков мы руководствовались также требованием, чтобы ко времени, «когда разверзлись все хляби небесные», они (историки) были уже вполне сложившимися профессионалами и людьми с солидным жизненным опытом и чтобы результатом этого «проживания-переживания» было «выживание-вживание» в новых условиях.
Наблюдение над процессом «переживания» историками отмеченных периодов подтверждает исследовательские возможности поставленной проблемы, во-первых, и раскрывает новые методологические потенции, во-вторых. Избранный ракурс исследования предполагает привлечение методологического инструментария психологии, хотя вместе с тем возникает опасение возможного смещения акцентов в сторону психологизации, при которой историк-профессионал опять становится не целью, а средством.
