С. В. Голубев
Российская Федерация, г. Москва
Культура и власть относятся, пожалуй, к наиболее исследуемым и наименее определенным в современной социальной мысли. Существует, как известно, несколько сот различных определений культуры, сложилась даже специальная наука – культурология, что не оставляет сомнений в том, что к имеющимся определениям будут добавлены новые. В изучении власти ситуация, в сущности, сходная: имеются различные трактовки, а в новейшей философской литературе, даже энциклопедического характера, все чаще вместо определения власти предлагается перечисление различных «подходов» к ее «описанию». Здесь также ожидается (если уже не случилось) рождение новой науки – «кратологии» (разрабатывается, в частности, в работах В. Ф. Халипова), а значит, и дальнейшая проблематизация предмета.Такое положение дел помимо субъективных имеет и объективные основания, являясь показателем фундаментальной значимости культуры и власти для социального бытия.
Представляя собой сущностные, необходимые стороны – свойства социального, культура и власть сущностно связаны между собой. На это обстоятельство важно обратить внимание еще и потому, что даже в обществоведческом сообществе их нередко противопоставляют. Между тем сколь очевидно, что власть как таковая невозможна вне и без культуры как таковой, столь верно и обратное: культура как социальный феномен невозможна без и вне власти (если, конечно, не считать последнюю изобретением «господствующего класса»).
Власть есть необходимое условие культуры. Культура вырастает из коммуникации, но власть есть то, что делает возможной коммуникацию как конституирующий феномен социума. Культура в своем основании есть совокупность норм жизнедеятельности, поведения. Власть в сущности своей также не что иное, как санкционированное установление системной совокупности норм жизнедеятельности как взаимодействия. Ключевое, связующее звено здесь – понятие и явление нормы, конкретное содержание которой и определяется культурой. И культура, и власть устанавливают границы, отделяющие нормальное (способствующее выживанию группы и в силу этого закрепленное в образцах деятельности, правилах взаимодействия) от ненормального (не способствующего). Культура есть порождающая, а власть – закрепляющая форма социальности. По своей функциональной роли первая задает – создает образцы продуктивной, коммуникативной деятельности индивида в качестве ценностей. Вторая – обеспечивает принятие индивидом данных ценностей как обязательных в процессе взаимодействия с другими индивидами и тем самым поддержание целостности данной группы, собственно (с)охранение ее (и его!) социальности (связанности).
Выживаемость и способность к развитию любой группы находится в прямо пропорциональной зависимости от ее внутренней интегрированности и дифференцированности. Культура есть средство обеспечения этих качеств. Она соединяет, предлагая (вырабатывая) общий язык, общие ценности, собственно общую культуру, и разделяет, различает, задавая дистанцию (например, уважение к старшим и, кстати, к должности, к званию), субординирует, фиксируя различия индивидов в нравственных качествах, знаниях, способностях, вкусах. Власть как организующее начало социального также есть средство поддержания целостности, единства и иерархичности, структурированности группы как необходимых условий ее существования в качестве таковой.
Существовать значит отличаться, выделяться, отграничиваться. Культура и власть (в данных формах), продуцируя и санкционируя определенные нормы взаимодействия, обеспечивают возможность существования определенной социальной группы в качестве отличающейся (культурно) и отграниченной (властно) от других. И та, и другая оказываются, таким образом, совпадающими в своем целевом предназначении, являясь необходимыми формами внутренней самоорганизации и внешней самоопределенности (самоиндентификации) любой социальной группы (это относится, впрочем, и к бытию социального на индивидуальном уровне). Социальное это всегда культурно-значимое и определенным образом упорядоченное, как деятельность, властно-организованное.
Необходимая связь культуры и власти показывает не только то, что власть всегда опирается на культурный ресурс, но именно то, что без этой опоры она невозможна, так как становится бессодержательной, утрачивает необходимые ценностные основания, ибо она не производит нормы, а лишь санкционирует их. Именно поэтому «борьба за культуру» всегда была борьбой за власть, а политическая революция всегда сочеталась с культурной. Опора политической гегемонии на культурную теоретически хорошо показана постмодернизмом, особенно Фуко и его последователями.
А нагляднейшую практическую демонстрацию сущностной связи власти культуры (в особенности языка, и шире – образования) предоставила история последних лет на постсоветском (и не только) пространстве, когда вопрос о языке был просто формулировкой вопроса о власти, а сам язык (как, впрочем, и многие исторические исследования) инструментом борьбы за нее. Это далеко не случайное обстоятельство не может иметь своим основанием лишь субъективные намерения и расчеты.
С другой стороны, содержание не может существовать без формы, и норма в соответствии с понятием должна быть санкционирована. Культура как социальный феномен может существовать только во властноорганизованной, упорядоченной общности. Постмодернистские рассуждения о корневой связи культуры, языка и власти верны как констатация, но вывод из них прямо противоположный. Власть действительно пронизывает культуру, укоренена в ней, но из этого следует не то, что ее надо «выкорчевывать», изгонять, «освобождая» культуру, а то, что, разрушая власть, освобождаясь от нормы, градации, освобождаются и от культуры.
